Утилитаризм это всякое учение, основывающее свои оценочные суждения на понятии пользы.
Утилитаризм — не то же самое, что эгоизм. Большинство утилитаристов (в частности, Бентам и Джон Стюарт Милль ) определяют пользу как то, что способствует счастью большинства. Поэтому в принципе ничто не помешает утилитаристу принести себя в жертву ради других, если он сочтет, что в результате этого поступка общее количество счастья увеличится (иными словами, если он придет к выводу о пользе своей жертвы). Вряд ли найдется такой человек, который согласился бы на бесполезное самопожертвование (и еще неизвестно, стоит ли считать такой поступок самопожертвованием), независимо оттого, разделяет он взгляды утилитаристов или нет. Если не брать во внимание совсем уж крайние случаи, любой человек, решающийся принести себя в жертву, должен по меньшей мере чувствовать, что человечество от его жертвы станет хоть чуточку счастливее. Поэтому утилитаризм следует считать не столько особой этической системой, сколько разновидностью философии нравственности.
Практические поступки последователей утилитаризма во многих случаях ничем не отличаются от поступков других людей, но их осмысление и оправдание имеет свои особенности. Жан-Мари Гюйо хорошо показал, что к одним из ранних утилитаристов можно отнести Эпикура и Спинозу (относительно последнего см., например, «Этика», часть IV, теоремы 20 и 24), точнее, он показал, что «Гельвеций и Гольбах возродили эпикуреизм в соединении с натурализмом Спинозы», после чего «на родине Гоббса число их сторонников резко возросло», а учение приняло «окончательную форму» в работах Бентама и Милля («Мораль Эпикура и ее отношение к современным учениям», 1878, Введение). «Учение, провозглашающее основой морали пользу или принцип наибольшего счастья, проводит различие между хорошими и дурными поступками в зависимости от того, насколько они способствуют увеличению счастья или, напротив, появлению того, что противоположно счастью. Под “счастьем” понимается удовольствие или отсутствие боли; под “несчастьем” — боль и отсутствие удовольствия. […] Эта теория нравственности основана на таком понимании жизни, при котором удовольствие и отсутствие боли принимаются за единственно желанные цели, а желанными считаются вещи, способные доставить удовольствие или послужить средством достижения удовольствия или избавления от боли» (Джон Стюарт Милль, «Утилитаризм», глава II).
И возвышенное, и духовное (к числу коих Милль относит добродетель) могут служить средством достижения счастья, а частично и самим счастьем. Дело в том, что счастье (happiness) — это совсем не то же самое, что удовлетворение (content) инстинктов и аппетитов. Каждый получает те удовольствия, которых заслуживает, и они-то и составляют основу того счастья, к которому он стремится. Для человека с возвышенными стремлениями, отмечает Милль, отнюдь не все удовлетворения равноценны. Отсюда следующая энергичная формулировка: «Лучше быть неудовлетворенным человеком, чем удовлетворенной свиньей; лучше быть неудовлетворенным Сократом, чем удовлетворенным дураком. И если дурак и свинья думают иначе, то лишь потому, что подходят к этому вопросу только с одной стороны — их собственной. Для настоящего сравнения надо изучить обе стороны» (там же). Вместе с тем, польза может выступать оценочным критерием, но отнюдь не критерием истинности. Этим утилитаризм отличается от прагматизма и даже от софистики.
Бесполезная или даже вредная истина (истина, «неприятная уму», как говорил Уильям Джеймс) не перестает быть истиной. А полезная или приятная ложь — ложью. Вот почему утилитаризм, даже морально оправданный, не может служить заменой философии: идея заслуживает осмысления не потому, что она способна осчастливить большинство людей (это уже не философия, а софистика, и не утилитаризм, а метод Куэ (метод Куэ — лечение самовнушением.)), а потому, что она представляется нам истинной. Утилитарист мог бы возразить на это, что истина, даже неприятная, в конечном счете все равно оказывается полезней удобного заблуждения, а значит, превращение в софистику утилитаризму не грозит. Допустим. Но тогда придется признать, что истинность самой этой идеи не зависит от ее пользы, иначе получается замкнутый круг (потому что если она истинна, то ее польза и заключается в ее истинности).
Истина не может быть полезной, если только ее истинность не заключается в самой пользе. Она не может быть и ценностью, если только ее истинность не предполагает ценности. Вот почему утилитаризм имеет смысл только в рамках рационализма, но никак не вопреки ему. Утилитаризм, даже рассуждая о поступках, грешит чрезмерным оптимизмом. «Если бы люди делали только полезные вещи, — пишет Ален, — все было бы прекрасно. Но это совсем не так». Ибо люди действуют в порыве страсти гораздо чаще, чем «из интереса». Отсюда войны, которые мало кому приносят пользу. Самолюбие — куда более мощный двигатель человеческих поступков, чем эгоизм, и не в пример более опасный.
