Финализм это учение, приписывающее действенную роль конечным причинам. Довольно часто в качестве иллюстрации приводят немного утрированные примеры, предложенные Бернарденом де Сен-Пьером. Почему дыню режут на ломти? Чтобы ее удобнее было есть за семейным столом.
Не следует забывать, что большинство великих философов — от Платона и Аристотеля до Бергсона и Тейяра де Шардена — были финалистами. Да и можно ли этого избежать, если продолжать веровать в Бога — творца и распорядителя? Даже Декарт, сделавший так много для того, чтобы ученые оставили поиск конечных причин, не отрицал их существования в Боге — он лишь говорил, что нам не дано их познать («Первоначала философии», часть III, 1-3). Со своей стороны, Лейбниц видел в конечной причине «принцип всех существований и законов природы, ибо Бог всегда ставит себе целью наилучшее и наиболее совершенное» («Рассуждение о метафизике», 19). Для чего нам даны глаза, если не для того, чтобы видеть! Из последнего примера, приводимого не только Лейбницем, но и многими другими, достаточно ясно выводится основное. Почему мы видим? Потому что у нас есть глаза. Для чего нам глаза? Чтобы видеть. Таким образом, глаза суть действующая причина зрения, а зрение — конечная причина глаз. Какая из этих причин первична?
Функция создает орган (что было бы одной из форм финализма) или орган создает функцию? Почти все материалисты, и почти они одни, безоговорочно выбирают второй член альтернативы. Думать, что глаза нам даны для того, чтобы видеть, поясняет Спиноза, «означает делать вывод, опровергающий отношение вещей, повсеместно ставить причину после следствия». Но почему же тогда у нас есть глаза? Из чистой случайности? Отнюдь нет. В результате действующих причин, отсылающих нас к истории вида (наследственности и естественному отбору), т.е. к его прошлому, а не к будущему индивида. Спиноза в этом вопросе, как и во многих других, стоит на стороне материалистов. Он тоже считает, что финализм «совершенно извращает природу. На то, что на самом деле составляет причину, он смотрит как на действие, и наоборот; далее, то, что по природе предшествует, он делает последующим» («Этика», часть I, Прибавление). В этом и заключается самый главный предрассудок, из которого вытекают все остальные: «Люди предполагают вообще, что все естественные вещи действуют так же, как они сами, ради какой-либо цели» (там же).
Если речь идет о природе, то ясно, что это иллюзия. Но если речь идет о людях? Такая же точно иллюзия, во всяком случае, если говорить о причине действий, и называется эта иллюзия свободным выбором. Вот, например, человек строит дом. Почему он это делает? Если на этот вопрос ответить: «Для того, чтобы в нем жить», как, кстати сказать, не задумываясь ответят многие и многие, это будет означать, что то, чего пока нет (жилье), объясняет и производит то, что есть (строительные работы); что, как сказал бы Сартр, конечное «освещает бытующее». В этом и состоит парадокс свободы («Бытие и Ничто»).
Но разве может то, чего еще нет, объяснять и продуцировать что бы то ни было? То, что люди всегда действуют «ввиду какой-то цели», как признавал Спиноза, еще не доказывает, что эта цель является причиной действия. То, что мы принимаем за конечную причину, есть не что иное, как определенное желание (в данном случае желание жить в этом доме), и это желание и есть в реальности действующая причина («Этика», часть IV, Предисловие). Люди заблуждаются, полагая себя свободными; эта их иллюзия на самом деле есть проявление финализма «от первого лица». В своем сознании они стремятся к какой-то цели, а не к действующим причинам, которые и определяют все их поступки (там же, часть I, Прибавление). Таким образом, никакой целенаправленности не существует. Есть лишь слепая сила природы и сила желания, которая может быть и зрячей.
